Неточные совпадения
Бедный мой Иван не верит, что
государыня скончалась; как он воображает, что влюблен в нее, любим ею и что он оклеветан, то хочет
писать письмо к покойной императрице на французском языке».
После обыкновенных тогда: «Милостивейший государь батюшка и милостивейшая
государыня матушка» — Алексей Степаныч
писал почти следующее...
«А что мы, —
писали они Ступишину, — перед богом и всемилостивейшею
государынею нашей нарушили присягу и тому злодею присягали, в том приносим наше христианское покаяние и слезно просим отпущения сего нашего невольного греха, ибо не иное нас к сему привело, как смертный страх».
Турусина. Что он говорит, Бог его знает. Ну, да все равно, вероятно, богомольцы. Вели их накормить. (Человек уходит. Турусина читает письмо.) Вот еще письмо. Видно, что
пишет женщина солидная! (Читает вслух.) «Милостивая
государыня Софья Игнатьевна, хотя я не имею счастия…» (Читает про себя.) Вот слушай! «Выбор вами такого человека, как Егор Васильевич Курчаев, заставляет меня заранее проливать слезы об участи бедной Машеньки…» Ну, и так далее.
«Милостивая
государыня, княгиня Елизавета Сергеевна! —
писал он.
Павел начал
писать, но,
написав: «Милостивая
государыня Перепетуя Петровна!» — остановился.
Были и такие, которые только
писали письма для слабых в грамоте. Тут опять шаблон: «Премного всеми уважаемая, милостивая
государыня! Ваше великодушное сердце и сострадательность к ближним, обездоленным судьбой, дают мне смелость» и прочее и прочее. Таких писем с собой носят на всякий случай пять или шесть, без имени, кому попадется. Иные при письме влагают свой паспорт и потом приходят за ним.
Вот что, между прочим, он
писал при этом случае Екатерине: «Желательно, всемилостивейшая
государыня, чтоб искоренен был Пугачев, а лучше бы того, если бы пойман был живой, чтоб изыскать чрез него сущую правду.
«Признаюсь, всемилостивейшая
государыня, —
писал он Екатерине уже по взятии самозванки, — что я теперь, находясь вне отечества, в здешних местах, опасаться должен, чтобы не быть от сообщников сей злодейки застрелену или окормлену… я всего более опасаюсь иезуитов, а с нею некоторые были и остались по разным местам».
Июля 13, на третий день после того, как императрица, празднуя Кучук-Кайнарджиский мир, пожаловала фельдмаршалу князю Голицыну бриллиантовую шпагу с надписью «За очищение Молдавии до самых Ясс» и богатый серебряный сервиз, он
писал государыне, что допросы по «доказательным статьям» сделаны, но ничто не может заставить пленницу раскаяться, ни даже безнадежное состояние ее здоровья.
Извините меня, всемилостивейшая
государыня, что я так осмеливаюсь
писать» [Г-жа Шмидт была в 1756 году надзирательницей за живущими во дворце фрейлинами.
Извините меня, всемилостивейшая
государыня, что я так осмеливаюсь
писать, я почитаю за должность все вам доносить так, как перед богом, и мыслей моих не таить.
Прося советов у Ментора, как ей действовать в ее странном положении, она между прочим
писала следующее: «Вы говорите, что меня принимают за
государыню Азова (princesse d'Azof), я не
государыня, а только владетельница Азова (dame d'Azof).
На другой день по отправлении донесения к императрице, то есть 1 июня, князь Голицын получил от пленницы письмо. Она
писала, что нисколько не чувствует себя виновною против России и против
государыни императрицы, иначе не поехала бы с графом Орловым на русский корабль, зная, что на палубе его она будет находиться в совершенной власти русских.
Фельдмаршал
писал также
государыне, что по отзывам доктора и священника смерть самозванки должна последовать через несколько часов, почему он и дал приказание зарыть ее в самом равелине, чтобы ни поляки, с нею посаженные, ни камердинеры, ни Франциска фон-Мешеде не могли узнать, что сталось с нею.
— Так было надо: ваша maman все знает. Так было надо… и я о том не жалею; но когда мне по нотам расписывают: как это надо терпеть, — в меня входит бес, и я ненавижу всех, кто может то, чего я не могу… Это низко, но что с этим делать, когда я не могу! Я им завидую, что они дошли до того, что один
пишет: «Gnaedige Frau», [Милостивая
государыня (нем.).] а другая, утешаясь, отвечает: «Ich sehe, Sie haben sich in Allem sehr vervollkommnet». [Я вижу, что вы во всем очень усовершенствовались (нем.).]
Через Елагина и Петрова Григорий Александрович выхлопотал разрешение
писать к Ее Величеству и получать через них словесные ответы
государыни.
Подачкин. Смотри ж, не забудь. Тебя потребуют к
государыне — ты прямо в ноги и расскажи, как стращал тебя Волынской виселицею, плахою, хотел тебя убить из своих рук, коли не скажешь молдаванке, что он вдовец, и не станешь носить его писем; как заставлял тебя
писать вирши против ее величества и раздавать по народу…
—
Пишет,
государыня, что здорова.
Государыня поручила Турчанинову отвечать, что польские дела не стоят Суворова, что «употребление его требует важнейших предметов», и для полнейшего успокоения просителя
написала записку, которую и велела к нему отослать. Записка была короткая...
«Рим меня бы казнил. Военная коллегия поднесла доклад, в котором секретарь коллегии не выпустил ни одного закона на мою погибель. Но милосердие великой
государыни меня спасает. Екатерина
пишет: “Победителей судить не должно”. Я опять в армии на служении моей спасительницы».
Не скрывая своих чувств от
государыни, Григорий Александрович
писал ей в конце 1790 года...
«Целую ночь, —
пишет Линар, датский посланник, хорошо знакомый с тем, что делалось при дворе, так как он был принят как свой у Бестужевых, — были собрания и переговоры, на которых, между прочим, решено было главными министрами и военными властями, что, как скоро
государыня скончается, великого князя и великую княгиню возьмут под стражу и императором провозгласят Иоанна Антоновича.
«Господин генерал-поручик и кавалер, —
писала ему
государыня, — вы, я чаю, столь упражнены глазеньем на Силистрию, что вам некогда письма читать, и хотя по сию пору не знаю, преуспела ли ваша бомбардировка, но тем не меньше я уверена, что все это, что вы сами предприемлете, ничему иному приписать не должно, как горячему вашему усердию и ко мне персонально, и вообще к любезному отечеству, которого вы службу любите.
«Велел Бог одну ногу высвободить из грязи, —
писала к нему
государыня, — а как вытащим другую, то пропоем аллилуйя».
«За ушки взяв обеими руками, —
писала государыня Григорию Александровичу, — мысленно целую тебя, друг мой сердечный… всем ты рты закрыл и сим благополучным случаем доставляется тебе еще раз случай оказать великодушие ложно и ветрено тебе осуждающим».
— А она-то, Дарья Васильевна, старая хрычевка, мне это опосля, как деньги забрала, сказала… Я было деньги назад требовать… Куда ты… В три шеи прогнала, а если что, сыну, говорит,
напишу, а он самой
государыне доложит… Сколько я страху натерпелся… Смилуйтесь, ваше сиятельство, может, сами съездите… такая уймища денег, и так зря пропадут.
Оттуда он не замедлил воспользоваться разрешением
писать к
государыне.
Он был недоволен полученными им наградами, тем более, что два генерала, Суворов и Вейсман, стоявшие ниже его по линии производства, получили ордена Святого Георгия II степени, и
написал вскоре после своего приезда в Петербург письмо
государыне.
Она обещала
написать более умеренное письмо и прислать его со своим камердинером к князю, который дал слово на следующее утро передать его
государыне.
Государыня милостиво отнеслась к поступку Еропкина и наградила его андреевскою лентою через плечо, дала 20 000 рублей из кабинета и хотела пожаловать ему четыре тысячи душ крестьян, но он от последнего отказался,
написав: «Нас с женой только двое, детей у нас нет, состояние имеем, к чему же нам набирать себе лишнее».
«Мне все известно, —
писала она, — все: и предложение
государыни, и любовь к тебе жены, и отношения твои к ней. Не хочу быть причиною твоего несчастия. В сердце моем отыскала я средства помочь всему… Но я сама должна с тобою переговорить… тайну мою не доверяю ни бумаге, ни людям. Будь у ледяного дома к стороне набережной, в 12 часов ночи, Теперь никто… не помешает…»
— С этим я не согласна, князь. Что будет через год, я не знаю; если вы не изменитесь в ваших чувствах и возобновите ваше предложение, я, быть может, приму его, но теперь я освобождаю вас от вашего слова и надеюсь, что вы освободите и меня. Я
написала дяде и найти покровительство
государыни могу в качестве его племянницы или даже просто в качестве княжны Полторацкой.
«Я через сие даю знать, —
писал он командовавшему в городе паше, — что с многочисленною армиею всемилостивейшей моей
государыни императрицы Всероссийской приблизился к Бендерам, с тем, чтобы сей город взять непременно.
Посылая князю эти медали
государыня, между прочим,
писала ему: «Я в них любовалась как на образ твой, так и на дела того человека, в котором я никак не ошиблась, знав его усердие и рвение ко мне и к общему делу, совокупленное с отличными дарованьями души и сердца».
«Матушка
государыня! —
писал он императрице 27 сентября 1787 года.
Что бы ни
писали современники, а за ними и потомки, о будто бы непроизводительно истраченных громадных суммах на это путешествие
государыни, тяжелым бременем упавших на состояние русских финансов, путешествие это несомненно послужило ко благу всех губерний и областей, через которые проезжала императрица, потому что обогатило их.
— Теперь он… перестал даже бывать… Вы расстались с ним навсегда…
Напишите ему… что вы заступитесь за меня, что сами обратитесь к государю с просьбой о разводе; он тотчас же предупредит вас и поправит свою вину относительно меня… Иначе я сама дойду до государя и
государыни и брошусь к их ногам, умоляя заставить его покрыть мой позор… Я решилась на все… я не могу долее выносить такую жизнь… я терпела семь лет… семь долгих лет…